К. ПОППЕР

 

ДАРВИНИЗМ КАК МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ  ПРОГРАММА

 

Я всегда проявлял особенный интерес к теории эволюции и готов охотно принять эволюцию как факт. Я был зачарован Дарвином, как и дарвинизмом, хотя философы-эволюционисты кое в чем произвели на меня неблагоприятное впечатление; с одним замечательным исключением, я имею в виду Самуэля Батлера¹.

Моя «Logik der Forschung» содержит теорию роста знания путем проб и установления ошибок, т.е. скорее путем дарвиновского ОТБОРА, чем ламарковского ОБУЧЕНИЯ. Это (на что я намекал в упомянутой книге), конечно, способствовало моему интересу к эволюционной теории. Я должен заметить, что некоторые из моих положений возникали у меня из попытки использовать мою методологию и ее сходство с дарвинизмом, для того чтобы бросить свет на дарвиновскую теорию эволюции.

В книге «Нищета историцизма»² содержится моя первая попытка кратко рассмотреть некоторые эпистемологоческие вопросы, связанные с теорией эволюции. Я продолжал работать над этими проблемами и позднее получил весьма вдохновившую меня поддержку, когда обнаружил, что пришел к результатам, весьма похожим на некоторые идеи Шредингера³.

В 1961 г. в Оксфорде я прочитал лекцию в память Герберта Спенсера под названием «Эволюция и дерево знания»⁴. В этой лекции я продвинулся, полагаю, несколько далее идей Шредингера; с тех пор я развил то, что рассматриваю как некоторое усовершенствование теории Дарвина⁵; вместе с тем я придерживаюсь строго границ дарвинизма в его противопоставлении ламаркизму - области естественного отбора в противоположность обучению.

Я пытался также в моей Комптоновской лекции (1966 г.)⁶ прояснить некоторые связанные с этим вопросы; например, вопрос о научном статусе дарвинизма. Мне кажется, что дарвинизм находится в таком же отношении к ламаркизму, как:

 

Дедуктивизм	к          Индуктивизму,
Отбор	к          Обучению посредством повторения,
Критическое устранение	к          Обоснованию ошибок

                                                      

Логическая несостоятельность идеи на правой стороне этой таблицы обеспечивает своего рода логическое объяснение дарвинизма (как и идей левой стороны). Таким образом,  дарвинизм может быть охарактеризован как «почти тавтологичный»; или он может быть представлен как прикладная логика - во всяком случае, как прикладная ситуационная логика (как это мы увидим далее).

С этой точки зрения вопрос о научном статусе дарвиновской теории - в широком смысле как теория проб и устранения ошибок - становится интересным. Я пришел к заключению, что дарвинизм - это не проверяемая научная теория, а метафизическая исследовательская программа - возможный концептуальный каркас для проверяемых научных теорий⁷.

Кроме того, можно сказать и так: я рассматриваю дарвинизм как применение того, что я назвал «ситуационной логикой». Дарвинизм как ситуационная логика может быть понят следующим образом.

Пусть существует мир, некая структура с ограниченной устойчивостью, в котором имеются сущности с ограниченной изменчивостью. Тогда некоторые из сущностей, возникшие в результате изменчивости (те, которые «приспособлены» к условиям указанной структуры), могут «выжить», в то время как другие (те, которые приходят в столкновение с данными условиями) могут погибнуть.

Вдобавок к этому допустим существование специальной структуры - совокупности возможно редких и сугубо индивидуальных условий, - в которой может существовать жизнь или, выражаясь более специальным образом, самовоспроизводящиеся, но, тем не менее, изменяющиеся тела. В таком случае, дана ситуация, в которой идея пробных попыток и устранения ошибок или, иными словами, идея дарвинизма становится не просто применимой, но почти логически необходимой. Это не означает, что мы стоим перед выбором - либо структурный каркас, либо происхождение жизни. Это может быть структурный каркас, в котором жизнь окажется возможной, но в котором пробные попытки, ведущие к жизни, не произойдут, или в котором все эти пробы, ведущие к жизни, будут устранены. (Последнее - это не просто возможности, но может произойти в любой момент; существует больше чем один способ, с помощью которого вся жизнь на земле может погибнуть.) Это означает, что, если создается ситуация, в которой  жизнь оказывается возможной, и если жизнь возникает, тогда эта общая ситуация делает идею дарвинизма одной из идей ситуационной логики.

Чтобы избежать какого-либо непонимания, скажу следующее: дарвиновская теория может быть успешной не в любой возможной ситуации; скорее, эта теория будет успешной применительно к весьма специальной, возможно, даже уникальной ситуации. Но даже в ситуации, когда нет жизни, все же дарвиновский отбор может иметь применение к некоторой более широкой области: атомных ядер, которые относительно стабильны (в обсуждаемой ситуации), будет больше чем нестабильных: то же самое можно сказать о химических соединениях.

Я не думаю, что дарвинизм может объяснить происхождение жизни. Я полагаю весьма возможным, что жизнь настолько невероятна, что ничто не может «объяснить»,  почему она появилась, так как статистическое объяснение должно оперировать в конечном счете весьма большими вероятностями. Но если наши большие вероятности на самом деле являются просто малыми вероятностями, которые стали большими в силе того, что прошло очень много времени (как в «объяснении» Больцмана), то в таком случае возможно «объяснить» почти все⁸.  И даже если дело обстоит таким образом, мы все же имеем мало оснований, для того чтобы допустить, что любое объяснение такого рода применимо к проблеме происхождения жизни. Это, однако, не затрагивает представления о дарвинизме как о ситуационной  логике, поскольку мы делаем допущение, что жизнь и ее структурный каркас образуют нашу «ситуацию».

Я думаю, что имеется много оснований, для того чтобы сказать следующее: дарвинизм представляет собою одну из метафизических последовательностей программ среди других такого рода программ. В самом деле, тесное сходство дарвинизма с ситуационной логикой может объяснить его выдающиеся успехи, несмотря на почти тавтологический характер формулировок, характерный для  дарвинистов, так же как и то, что не было выдвинуто сколько-нибудь серьезной альтернативной концепции.

Если принять взгляд на дарвиновскую теорию как на ситуационную логику, тогда мы получаем возможность объяснить удивительное сходство между моей теорией роста знания и дарвиновской теорией: и та и другая теории представляют собою особые случаи ситуационной логики. Новый и специальный элемент в сознательном научном подходе к знанию - сознательная критика пробных предположений и сознательный строгий отбор  этих предположений (посредством их критики) - может быть следствием возникновения описательного и аргументированного языка, то есть такого языка, описания которого могут подвергаться критике.

Возникновение такого языка снова сталкивает нас здесь с весьма невероятной и, возможно, уникальной ситуацией, может быть столь же невероятной, как и сама жизнь. Но если принять эту ситуацию, то из нее «почти» логически следует теория роста знания, реализующего посредством сознательных процедур предположения и опровержения: она становится частью ситуации, так же как частью дарвинизма.

Что касается самой дарвиновской теории, то я должен объяснить, что употребляю термин «дарвинизм» таким образом, что включаю сюда и современные формы этой теории, называемые по-разному - например, «неодарвинизмом» или «современным синтезом» (Джулиан Хаксли). Дарвинизм включает в себя существенным образом следующие допущения или предположения, на которые я далее буду опираться:

1. Громадное разнообразие форм жизни на земле произошло из небольшого числа форм, возможно даже от одного единственного организма: имеет место эволюционное древо, эволюционная история;

2. Существует эволюционная теория, которая объясняет этот процесс. Она включает в себя в основном следующие гипотезы:

а. Наследственность: родившееся потомство довольно   близко воспроизводит признаки своих родителей;

b. Вариации: имеют место (возможно, среди других изменений) «небольшие» изменения. Наиболее важные из них представляют собою «случайные» и наследуемые мутации;

с. Естественный отбор: имеются различные механизмы, посредством которых не только вариации, но и все наследственное вещество контролируется посредством элиминации.  Среди них имеются механизмы, которые позволяют распространить  только «малые» мутации; большие мутации («многообещающие монстры»), как правило, летальны и поэтому элиминируются;

d. Изменчивость: хотя изменения в некотором - при наличии различных конкурентов - предшествуют в силу очевидных причин отбору, тем не менее, может случиться, что изменчивость - область изменения - контролируется естественным отбором, например, по отношению  к частоте, а также к размеру изменений. Генная теория наследственности и изменчивости может допустить даже существование специальных генов, контролируемых изменчивость других генов. Таким образом, мы можем достигнуть иерархии и, возможно, даже более сложного взаимодействия структур. Мы не должны бояться усложнений, так как известно, что они непременно присутствуют. Например, с точки зрения селекции мы обязаны допустить, что нечто похожее на метод генетического кода, контролирующего наследственность, само является исходным продуктом селекции и весьма непростым продуктом.

Допущения (1) и (2), я полагаю, существенны для дарвинизма (вместе с некоторыми допущениями относительно изменяющегося окружения, наделенного некоторыми регулярностями). Следующий пункт (3) представляет собою мое размышление о пункте (2).

3. Я буду иметь в виду, что существует близкая аналогия между принципами «сохранения» (а) и (d) и тем, что я назвал догматическим мышлением; а также, между (b) и  (c ) и тем, что я назвал критическим мышлением.

Теперь я хочу представить некоторые основания, для того чтобы пояснить, почему я рассматриваю дарвинизм как метафизическую и вместе с тем как исследовательскую программу.

Эта программа метафизическая потому, что она не способна к проверке. Кто-то может подумать, что программа эта проверяема. Кажется, можно утверждать, что если на некоторой планете мы найдем жизнь, которая удовлетворяет условиям (а) и (b), тогда в игру вступает (с) и это со временем приведет к богатому разнообразию форм. Дарвинизм, однако, в своих утверждениях не идет так далеко. В самом деле, допустим, что мы нашли жизнь на Марсе, состоящую строго из трех видов бактерий с генетическим устройством, подобным устройству у трех земных видов. Будет ли при этом опровергнут дарвинизм? Никоим образом. Мы скажем, что эти три вида являются только формами среди других мутантов, которые оказались достаточно хорошо приспособленными для выживания. И мы скажем то же самое, если имеется только один вид (или ни одного). Таким образом, дарвинизм в действительности не предсказывает эволюцию изменений. Поэтому он на самом деле не в состоянии объяснить эту эволюцию. В лучшем случае дарвинизм может предсказать эволюцию изменений при «благоприятных условиях». Но едва ли возможно в общих терминах описать, каковы же эти благоприятные условия за исключением того, что при наличии этих условий будет возникать разнообразие форм.

Итак, я убежден, что представил теорию почти с ее самой лучшей форме - почти в форме хорошо проверяемой теории. Можно сказать, что она «почти предсказывает» необычайное разнообразие форм жизни⁹. В других областях ее предсказательная или объясняющая сила в большей мере исчезающе мала. Возьмем приспособляемость. На первый взгляд представляется, что концепция естественного отбора должна объяснить приспособляемость, и обычно такое объяснение дается, но едва ли научным способом. Утверждать, что живущие в настоящее время виды приспособились к своей среде - это в действительности высказывать почти тавтологию. В самом деле мы используем термины «приспособление» и «отбор» таким образом, что можем утверждать, что если бы виды не приспособились, то они были бы устранены естественным отбором. Подобным образом, если бы виды были устранены, это должно было бы произойти в силу плохого приспособления к условиям существования. Приспособляемость или пригодность определяется современными эволюционистами как способность к выживанию и может измеряться действительными успехами в процессе выживания: едва ли существует какая-либо возможность проверки такой слабой теории, как эта¹⁰.

И все же эта теория бесценна. Я не вижу, как без этой теории могло бы расти наше знание, как оно стало расти со времени Дарвина. Совершенно очевидно, что в попытках объяснить опыты с бактериями, которые приспособились, скажем к пенициллину, мы весьма обязаны теории естественного отбора. Хотя это и метафизическая теория, она основательно прояснила весьма конкретные и совершенно практичные вопросы. Она позволила нам исследовать приспособленность к новой среде (такой, как среда, зараженная пенициллином) рациональным способом: она представила нам механизм приспособления и позволила даже исследовать в деталях работу   этого механизма. И она является единственной теорией, которая до сих пор делает все это.

Несомненно, что в этом заключается причина почти повсеместного принятия дарвинизма. Дарвиновская теория приспособления была первой нетеистической, убедительной теорией; а теизм был хуже, чем признание несостоятельности в решении проблемы, так как он создавал впечатление, что предлагает окончательное решение.

Теперь несколько слов относительно авторитетных заявлений, что дарвинизм производит то же самое впечатление, что он не намного лучше, чем теистическое воззрение о приспособлении; в силу этого важно показать, что дарвинизм - не научная, а метафизическая теория. Но в качестве метафизической исследовательской программы Эта теория весьма ценна для науки, особенно если мы сможем допустить, что она может быть подвергнута критике и улучшению.

Давайте теперь несколько более глубже всмотримся в исследовательскую программу дарвинизма, как она сформулирована в пунктах (1) и (2).

Обратимся сначала к пункту (2). Хотя пункт (2), то есть дарвиновская теория эволюции, не обладает достаточной силой, для того чтобы объяснить земную эволюцию громадного разнообразия форм жизни, тем не менее, она несомненно предлагает такое объяснение и поэтому привлекает к себе внимание. И она, несомненно, предсказывает, что если такая эволюция имеет место, то эта эволюция будет постепенной.

Нетривиальное предсказание постепенности весьма существенно, и оно непосредственно следует из (2) (а) - (2) (с); и (а) и (b), а также, по крайней мере, мельчайшие мутации, предсказываемые (с), не только хорошо подтверждены экспериментально, но известны нам весьма детально.

Таким образом, с логической точки зрения постепенность является основным предсказанием теории. (Мне кажется, что это единственное ее предсказание.) Более того, в той мере, в какой изменения в генетической основе живых организмов являются постепенными, эти изменения - по меньшей мере в принципе - объясняются этой теорией, так как она действительно предсказывает случайность небольших изменений, каждое из которых происходит в силу мутации. Однако «объяснение в принципе»¹¹ - это нечто совершенно отличное от того типа объяснений, которого мы требуем в физике. Мы можем объяснить конкретное затмение (Луны или Солнца) посредством его предсказания, но не в состоянии предсказать или объяснить какое-либо конкретное эволюционное изменение (за исключением, возможно, некоторых изменений популяции генов внутри одного вида); все, что мы можем сказать, заключается в следующем - если это не малое изменение, то должны быть некоторые промежуточные ступени. А это существенный стимул для исследования - т.е. исследовательская программа.

Более того, теория предсказывает случайные мутации и, таким образом, случайные изменения. Если любое «направление» предписывается теорией, тогда мутации, отбрасывающие развитие назад, будут сравнительно частыми. Таким образом, мы должны ожидать эволюционных последствий типа шагов, сделанных наугад. (Например, шаг, сделанный наугад, представляет собою путь, прокладываемый человеком, который на каждом шагу следует повороту рулетки, для того чтобы определить направление своего следующего шага.)

Здесь возникает важный вопрос. Как происходит, что шаги, сделанные наугад, оказываются не видны на эволюционном дереве? На этот вопрос можно было бы ответить, если бы дарвинизм смог объяснить «ортогенетические тенденции», как иногда это называется; иначе говоря, последствия эволюционных изменений в том же самом направлении (не случайные шаги). Различные мыслители, такие как Шредингер и Уоддингтон, и особенно Сэр Алистер Харди, пытались дать дарвиновское объяснение ортогенетических тенденций, и я также пытался сделать это, например, в моей Спенсеровской лекции.

Мои предложения для пополнения дарвинизма, которые смогут объяснить ортогенез, сводятся, кратко говоря, к следующему.

А. Я различаю внешнее или средовое воздействие отбора от внутреннего воздействия отбора. Внутреннее воздействие отбора проистекает от самого организма, и, я полагаю, в конечном счете от его предпочтений (или «целей»), хотя, конечно, эти предпочтения могут изменяться в ответ на внешние воздействия.

В. Я предполагаю, что имеются различные классы генов: те, которые контролируют анатомию, я назову а-генами; а те, которые контролируют поведение, я назову b-генами. Промежуточные гены (включая гены со смешанными функциями) я оставлю вне рассмотрения (хотя, кажется, что они существуют). В свою очередь b-гены могут быть подобным образом подразделены на p-гены (контролирующие предпочтения или «цели») и s-гены (контролирующие умелость).

Далее, я делаю допущение, что некоторые гены организмов под давлением внешних условий изменяются и особенно b-гены, которые открывают организму возможность некоторой изменчивости. Сфера вариации поведения будет до некоторой степени контролироваться генетической b-структурой. Но в силу того, что внешние условия изменяются, не слишком жесткая детерминация поведения, обусловленная b-структурой, может обернуться в такой же  мере не слишком жесткой генетической детерминацией наследственности, так сказать сферы генетической изменчивости. (См. выше (2) (d).) Таким образом, мы можем говорить о «чисто поведенческих» изменениях или вариациях поведения, означающих ненаследуемые изменения внутри генетически детермини-рующей сферы или репертуара; и мы можем противопоставить их генетически фиксированным или детерминируемым изменениям.

Теперь мы можем сказать, что некоторые изменения, совершаемые под влиянием среды, могут вести к новым проблемам и таким образом к принятию новых предпочтений или целей (например, в силу исчезновения некоторых видов пищи). Новые предпочтения или цели первоначально могут появляться в виде новых пробных попыток поведения (допускаемых, но не фиксируемых b-генами). На этом пути животное может с помощью предпринимаемых попыток приспособиться к новой ситуации без генетических изменений. Но такое чисто поведенческое и поисковое изменение, если оно успешно, приводит в результате к приспособлению или к открытию новой экологической ниши. Таким образом это будет благоприятно для особей, генетическая р-структура которых (то есть их инстинктивные предпочтения или цели) будет более или менее предварена или зафиксирована новой поведенческой структурой предпочтений. Этот шаг будет решающим доказательством; так можно утверждать потому, что теперь в структуре умения (s-структуре) будут благоприятными те изменения, которые приспособлены к новым предпочтениям: например, умение в поисках предпочтительной пищи.

Теперь я полагаю, что только после того, как изменилась s-струк-тура, будут предпочтительны некоторые изменения в а-структуре; то есть те изменения в анатомической структуре, которые благоприятны новым умелым действиям. Воздействие внутреннего отбора в таких случаях будет «направленным» и, таким образом, поведет к своего рода ортогенезу.

Мое предположение о таком внутреннем механизме отбора может быть представлено схематически следующим образом:

p ®  s ®  a.

В этой схеме изображено - структура предпочтения и контроль ею вариаций отбора структуры умения и ее вариаций; и это, в свою очередь, контролирует отбор чисто анатомической структуры и ее вариаций.

Такая последовательность, однако, может быть циклической: новая анатомия может, в свою очередь, благоприятствовать изменениям предпочтения и т.д.

То, что Дарвин назвал «половым отбором», с представленной здесь точки зрения может оказаться специальным случаем воздействия внутреннего отбора, который я описал; то есть циклом, начинающимся с новых предпочтений. Это является характерным признаком того, что воздействие внутреннего отбора может повести к значительно худшему приспособлению к окружающим условиям. Поскольку это часто отмечалось Дарвиным, то надежда на объяснение некоторых поразительных неприспособленностей  (неприспособленностей с точки зрения выживания, подобных хвастливому показу павлиньего хвоста) была для Дарвина одним из главных мотивов, чтобы предложить теорию «полового отбора». Исходное предпочтение может быть весьма приспособительным, но воздействие внутреннего отбора  и обратная связь - от изменившейся анатомии к изменившимся предпочтениям (а ® р) - может повести к ненормально увеличенным формам, как формам поведения (ритуалам), так и анатомическим формам.

В качестве примера неполового отбора я могу указать на дятла. Разумное допущение, кажется, заключается в том, что специализация началась с изменений в пристрастиях к новым видам пищи (предпочтения), которые привели к генетическим изменениям в поведении, а затем и к новым умениям в соответствии со схемой

p ®  s.

И, наконец, произошли анатомические изменения¹². Птица подвергается анатомическим изменениям - изменяется клюв и язык - без изменений в ее пристрастии к пище и умений, которые, как можно было ожидать, быстро устраняются естественным отбором, но не наоборот. (Подобным образом и не менее очевидно: птица с новым умением, но без новых предпочтений, которые могут служить новым умениям, не имела бы никаких преимуществ.)

Конечно, тут будет масса обратных связей на каждой стадии: p ® s поведет к обратной связи (то есть s будет склонна к дальнейшим изменениям, включая генетические изменения, в тои же направлении, что и р ) точно так же, как было указано; а будет воздействовать обратно как на s, так и на р. Можно предположить, что это и есть та обратная связь, которая главным образом ответственна за ненормально развитые формы и ритуалы¹³.

Для того, чтобы объяснить предмет рассмотрения на другом примере, допустим, что в некоторой ситуации воздействие внешнего отбора благоприятствует полноте. Тогда то же самое воздействие будет благоприятствовать также сексуальному предпочтению для полнотелых: предпочтения могут быть, как в случае с пищей, результатом внешнего воздействия. Но однажды появляются новые р-гены, и возникает полностью новый цикл: это будет р-мутацией, которая спускает курок ортогенеза.

Это ведет к общему принципу взаимного усиления: мы имеем, с одной стороны, первичный иерархический контроль за предпочтением или целевой структурой, возвышающейся над структурой умения, и далее над анатомической структурой; но мы имеем также своего рода вторичное взаимодействие и обратную связь между этими структурами. Я полагаю, что эта иерархическая  система взаимного усиления работает таким образом, что в большинстве случаев контроль за предпочтением или целевой структурой в значительной мере преобладает над более низким контролем¹⁴.

Примеры могут иллюстрировать обе эти идеи. Если мы отличаем генетические изменения (мутации) на уровне того, что я назвал «структурой предпочтения» или «структурой цели», от генетических изменений в «анатомической структуре», тогда, поскольку рассматриваются взаимодействия между структурой цели и анатомической структурой, будут существовать следующие возможности:

(а) Воздействие мутаций в целевой структуре на анатомическую структуру: когда имеет место изменения в пристрастиях в пище, как  в случае с дятлом, тогда анатомическая структура, приспособленная для приема пищи, может оставаться без изменений; в таком случае виды оказываются наиболее близкими к устранению посредством естественного отбора (если не используется особый род умения) или могут приспособиться посредством развития новых анатомических специализаций, подобных такому органу, как глаз, - более сильный интерес к высматриванию (целевая структура) может повести к отбору предпочтительных мутаций, направленных на улучшение анатомии глаза.

(b) Воздействие мутаций в анатомической структуре на целевую структуру: когда изменяется анатомия, относящаяся к приобретению пищи, тогда целевая структура, имеющая отношение к пище, оказывается способна стать фиксированной или костенеть посредством естественного отбора, который, в свою очередь, может повести к дальнейшей анатомической специализации. Это подобно описанному случаю с глазом: благоприятная для улучшения анатомии мутация увеличит остроту интереса к высматриванию (это похоже на противоположный эффект).

Кратко очерченная здесь теория предлагает нечто подобное решению такой проблемы - таким образом эволюция ведет к тому, что может быть названо «высшими» формами жизни. Дарвинизм, как обычно представляется, не смог дать такого объяснения. В лучшем случае он может объяснить улучшение в какой-то мере степени адаптации. Но бактерии должны быть адаптированы, иначе говоря, приспособлены, по крайней мере, так же хорошо, как и люди. Во всяком случае, бактерии существуют дольше, и в этом причина опасения, что они переживут людей. Но то, что можно признать в качестве высших форм жизни, так это более богатая в отношении поведения структура предпочтения - структура с большими возможностями для действия; и если эта структура предпочтения будет иметь (в общем и целом) ведущую роль, какую я приписываю ей, тогда эволюция в отношении более высоких форм может стать более понятной¹⁵. Моя теория может быть также представлена  еще и таким образом: более высокие формы   возникают,   проходя   через   первоначальную   иерархию p® s ® a, то есть всякий раз и поскольку структура предпочтения является ведущей. Стагнация и атавизм, включая сверхспециализацию, являются результатом инверсии в силу обратной связи внутри этой первоначальной иерархии.

Эта теория указывает также на возможность решения (может быть одного решения среди многих) проблемы расщепления видов. Проблема заключается в следующем: мутации, как можно ожидать, поведут своим собственным путем только к изменению генного фонда вида, но не к новым видам. Обычно думают о географическом расщеплении¹⁶. Но я полагаю, что географическое расщепление можно рассматривать как особенный случай расщепления в силу приспособления к новому поведению и, следовательно, к новой экологической нише; если предпочтение в отношении к новой экологической нише - новому типу местности - становится наследственным, тогда это может привести к локальному расщеплению, достаточному для того, чтобы прервать межпородное скрещивание, несмотря на то что оно все еще физиологически возможно. Таким образом, два вида могут расщепиться, живя в одном и том же географическом районе - даже если этот район представляет собою по величине только одно манговое дерево, как, видимо, это происходило с некоторыми африканскими моллюсками. Половой отбор тоже может иметь подобные последствия.

Описание возможных генетических механизмов, лежащих в основании ортогенетических тенденций, как это очерчено выше, является типичным ситуационным анализом. Необходимо заметить, что только при условии, если развитые структуры являются именно такого рода структурами, которые способствуют применению методов ситуационной логики, только в этом случае они смогут выжить при любых условиях.

Другое допущение, касающееся эволюционной теории, которое имеет смысл упомянуть, связано с идеей «ценностных оснований для выживания», а также с теологией. Я думаю, что эти идеи могут быть в значительной мере более прояснены, если их выразить в терминах решения проблем.

Каждый организм и каждый вид постоянно сталкивается с угрозой вымирания; но эта угроза принимает формы конкретных проблем, которые должны разрешаться. Многие из этих конкретных проблем не являются проблемами выживания. Проблема поиска хорошего места для устройства гнезда может оказаться конкретной проблемой для птичьей пары; для птиц такая проблема не будет проблемой выживания, хотя она превращается в таковую для их потомков; и успех этих особенных птиц в решении проблемы здесь и теперь может оказать ничтожное воздействие на вид. Таким образом, я полагаю, что самое большое число проблем возникает не столько в силу задач выживания, но скорее задач предпочтений, особенно инстинктивных предпочтений; и даже в том случае, когда инстинкты, о которых идет речь (р-гены), вынуждены были эволюционировать под воздействием внешнего отбора, проблемы, порожденные ими, как правило, не являются проблемами выживания.

Именно поэтому, я думаю, лучше рассматривать организмы скорее как существа, решающие проблемы, чем как «преследующие цели». Как я пытался показать в работе «Облака и часы»¹⁷, мы может таким образом дать рациональное описание - конечно, в «принципе» - эмерджентной эволюции.

Я предполагаю, что происхождение жизни и возникновение проблем тесно связано друг с другом. И это не соотносится с вопросом, можем ли мы ожидать, что биология окажется сводимой к химии и даже к физике. Я думаю, что такая сводимость не только возможна, но похоже, что мы однажды сможем воссоздать живые объекты из неживых. И хотя, конечно, само по себе это было бы необычайным волнующим событием ¹⁸ (так же как и с редукционистской точки зрения), тем не менее оно не привело бы к обоснованию того, что биология может быть «сведена» к физике или к химии. Так как это не дало бы физического объяснения возникновению проблем - не более, чем наша способность создавать химические соединения физическими средствами, обосновывает теорию химической связи или даже обеспечивает существование такой теории.

Таким образом моя позиция может быть описана как подкрепление теории неуничтожимости и возникновения, и эту позицию можно суммировать следующим образом:

1. Я предполагаю, что не существует никаких биологических процессов, которые не могли бы рассматриваться как соотносимые в деталях с физическими процессами или не могли бы успешно анализироваться в физикохимических терминах. Но никакая физикохимическая теория не может объяснить возникновение новой проблемы, и никакой физикохимический процесс не может как таковой решить проблему. (Вариационные принципы в физике, подобные принципу наименьшего действия или принципу Ферма, возможно, близки к этому, но они не являются решениями по отношению к проблемам. Теистетический метод Эйнштейна представляет собою попытку использовать Бога для подобных целей);

2. Если принять это предложение как несомненное, то оно ведет к множеству различений. Мы должны понимать, что:

физическая проблема - это проблема физика;

биологическая проблема - это проблема биолога;

проблема организма - это такие проблемы: каким образом я могу выжить?

как я смогу размножиться? как я могу измениться? Как я смогу адаптироваться?

проблемы, созданные человеком - это такие проблемы: каким образом мы контролируем затраты?

Отталкиваясь от этих различений, мы приходим к следующим выводам: проблемы организма не являются проблемами; они не являются ни физическими объектами, ни физическими законами, ни физическими фактами. Они представляют собою специфические биологические реальности; они «реальны» в том смысле, что их существование может быть причиной биологических действий.

3. Допустим, что некоторые физические тела «решают» свои проблемы воспроизводства, т.е. оно могут воспроизводить сами себя - либо совершенно точным образом, либо как кристаллы с минимальными ошибками, которые химически (или даже функционально) несущественны. И все же они не могут быть «живыми» (в полном смысле этого слова), если они не могут приспосабливаться; им необходимо воспроизводство плюс подлинная изменчивость, для того чтобы стать «живыми».

4. Я полагаю, что «сущность» вопроса заключается в способности решать проблемы. (Но мы не будем говорить о «сущности» и этому термину не станем придавать здесь серьезного значения.) Жизнь, как мы знаем ее, состоит из физических «тел» (точнее говоря, структур) которые представляют собою структуры, решающие проблемы. Далее, различные виды «обучаются» посредством естественного отбора, иначе говоря, посредством способов воспроизводства плюс изменчивость, которая, в свою очередь, требует обучения тем же способом. Этот регресс не является непременно бесконечным - в действительности он может идти обратно к некоторому вполне определенному моменту развития.

Такие люди, как Батлер и Бергсон, хотя, как я полагаю, они и совершенно ошиблись, выдвигая свои теории, тем не менее, были правы в своей интуиции. Жизненная сила («способность»), конечно, действительно существует - но она, в свою очередь, является скорее продуктом жизни, отбора, чем какой-либо «Сущностью» жизни. В действительности именно предпочтения определяют направление развития. И это направление не ламаркистское, но дарвиновское.

Такое подчеркивание предпочтений (которые, будучи структурными расположениями, не очень далеки от предрасположенностей) в моей теории, как это очевидно, является чисто «объективным» делом: нам нет необходимости допускать, что эти предпочтения сознательны. Но они могут стать сознательными; я предполагаю, что первоначально в форме полноты бытия и страданий (удовольствия и боли).

Мой подход в силу сказанного почти необходимым образом ведет к исследовательской программе, которая ставит задачу объяснить в объективных биологических терминах возникновение состояний сознания.

Прочитав этот раздел спустя шесть лет¹⁹, я почувствовал необходимость дать другое резюме, для того чтобы более просто и более ясно представить читателю, как может быть использована собственно теория отбора (теория «органического отбора» Болдуина и Ллойда Моргана) для обоснования некоторых интуитивных аспектов эволюции, подчеркнутых Ламарком, Батлером или Бергсоном, не делая при этом какой-либо уступки учению Ламарка о наследовании приобретенных признаков (об истории органического отбора см. превосходную книгу «Живой поток»)²⁰.

На  первый взгляд дарвинизм (в противоположность ламаркизму), кажется, не приписывает какого-либо эволюционного воздействия адаптивным поведенческим инновациям (предпочтения, желания, выбор ) отдельного организма. Такое впечатление, однако, весьма поверхностно.

Каждое нововведение в поведении отдельного организма изменяет отношение между организмом и его окружением: оно в результате приводит к приспособлению или даже к созданию организмом новой экологической ниши. Но новая экологическая ниша означает новый ряд воздействий отбора, отбирающего именно для этой ниши. Таким образом, организм посредством своих действий и предпочтений частично сам отбирает из ситуаций отбора те, которые будут действовать на него и на его потомков. И это может существенно повлиять на направление, которое эволюция примет. Приспособление к новому способу действия или к новому предвосхищению (или к «теории») похоже на прокладывание нового эволюционного пути. А различие между ламаркизмом и дарвинизмом не является различием между удачей и умением, как это полагал Самуэль Батлер: мы не отвергаем умения, склоняясь к Дарвину и отбору.

 

Примечания

 

¹ Самуэль Батлер несправедливо пострадал от эволюционистов, включая ряд нападок самого Дарвина, который, хотя этим и весьма огорчался, тем не менее, никогда в них не признавался. Это было исправлено, насколько возможно, сыном Чарльза - Фрэнсисом после смерти Батлера. Этот факт частично затрагивается в литературе и заслуживает упоминания. См.: Nova Barlow, ed., The Autobiography of Charles Darwin (London. Collins, 1958). Р.167-219, особенно р. 219, где можно найти ссылки на другие относящиеся к этому вопросу материалы.

² См.: Popper K.R. The Poverty of Historicism. Перевод книги: «Нищета историцизма» в журнале «Вопросы философии». 1992. №8, 9, 10. Раздел 27.

³ Я имею в виду замечания Шредингера об эволюционной теории в его работе «Mind and Matter», особенно те, в которых содержится выражение «выдуманный (Feigned) ламаркизм»; см. его «Mind and Matter». Р.26 и Р.118.

⁴ Лекция «Evolution and the Tree of Knowledge»  была представлена в октябре 1961 г. Рукопись была сдана на хранение в тот же день в библиотеку Бодлена. Теперь она появилась в доработанном варианте с дополнениями в главе 7 моей книги «Objective Knowledge: An Evolutionary Approach». Oxford, 1972.

⁵ См. «Of Clouds and Clocks». Русский перевод: «Об облаках и часах» // Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 496.

⁶ Там же.

⁷ Термин «метафизическая исследовательская программа» использо-вался в моих лекциях примерно с 1949 г., а может быть и ранее; но не встречается в публикациях до 1958 г. Профессор Лакатос признал, что то, что он назвал «научной исследовательской программой» находится в преемственной связи с тем, что я назвал «метафизической исследовательской программой» («метафизической» в силу того, что она не фальсифицируема). См. Его статью «Фальсификация и методология научных исследовательских программ» в книге «Criticism and Growth of Knowledge». Cambridge, 1970.

⁸ The Logic of Scientific Discovery, Chapter VII.

⁹ По проблеме «степени предсказывания» см. книгу Ф.А.Хайека  «Degrees of Explanation», впервые опубликованную в 1955 г., а теперь это глава 1 в его книге «Studies in Philosophy, Politics and Economics» (London, Routledge and Kegan Paul, 1967). О дарвинизме и воспроизведении «великого множества существ», и о его неопровержимости см. особенно р.32.

¹⁰ Дарвиновская теория  полового отбора является до некотрой степени попыткой объяснить примеры, опровергающие его теорию; такие, например, вещи, как павлиний хвост или рога оленя.

¹¹ О проблеме «объяснения в принципе» (или на основе принципа) в противоположность «объяснению в деталях», см. Hayek, Philosophy, Politics and Economics, особенно в разд. VI. Р.11-14.

¹²  Давид Лэк указывает это в своей замечательной книге, Darmin’s Finches (Cambridge; Cambridge University Press, 1947), р. 72: «... У зябликов Дарвина весь основной клюв, отличающий иды, может рассматриваться как приспособление к различиям в пище. Замечанием относительно поведения птиц я обязан Арне Петерсену)».

¹³ Как обстоятельно описано у Лэка (там же, р. 58) отсутствие длинного языка в клюве дятлоподобных видов зябликов не препятствует этой птице извлекать насекомых из стволов деревьев и ветвей, т.е. птица схватывает их на вкус, однако в силу своей анатомической неприспособленности у нее возникло умение преодолевать эту трудность: извлекая, она схватывает колючку кактуса или веточку, одного или двух дюймов длины, и, удерживая ее продольно в своем клюве, проделывает щелку, подхватывая веточку, чтобы завладеть насекомым, когда оно появится». Это удивительное целенаправленное поведение может быть негенетической «традицией», которая развилась у этих видов с помощью обучения или даже без обучения от других особей вида; это может быть также и генетически закрепленной структурой поведения. Иначе говоря, подлинно поведенческое изобретение может заменить анатомическое изменение. Однако возможно, что этот пример показывает, как и поведение организмов может оказаться «во главе» эволюции - особая биологическая проблема,  решение которой может повести к возникновению новых форм и видов.

¹⁴ См. мое дополнение «A Hopeful Behavioural Monster» к моей Спенсеровской лекции; гл.7 в книге «Objective Knowledge», а также книгу  Alister Hardy «The Living Stream: A Restatement of Evolution Theory and Ist Relation to Spirit of Man» (London, Collins, 1965).

¹⁵ Это одна из главных идей Спенсеровской лекции изложена в книге «Objective Knowledge», глава 7.

¹⁶ Теория географического расщепления или географической особенности была впервые развита в книге: Moritz Wagner. Die Darwinsche Theorie und das Migrationgezetz der Organizmen (Leipzig, Duncker und Humlot, 1868). Английский перевод Дж.Л.Ларда: The Darwinian Theory and the Law of Migration of Organismus (London, Edward Stanford, 1873). См. также: Theodosius Dobzhansky. Genetics and Origin of Species, 3-d rev. ed. (New York, Columbia University Press, 1951). P. 179-211.

¹⁷ См. «Об облаках и часах»// Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 496.

¹⁸ См. «A Realist View of  Logic, Physics and History»// Logic, Physics and History. New York and London. P. 1-30, and 35-37.

¹⁹ Настоящий и следующий параграфы текста (и соответствующие примечания) были внесены  в 1975 г.

²⁰ См.: Sir Alister Hardy. The Living Stream, особенно Lectures VI and VII. См. также W.H.Thorpe. The Evolutionary Significance of  Habitat Selection// The Journal of Animal Ecology, 14 (1945), 67-70.

 

Перевод Н.Ф.Овчинникова

Текст взят с http://www.kture.kharkov.ua/facultat/philosophy/biblio/aspirant/list_aspirant.html