|
СТИХИ Е.С.КУЗНЕЦОВА
***
Шумит, как золото звенящее
Под жарким солнцем ширь полей.
Она - как море настоящее,
Но только - желтое, блестящее,
Зовет безбрежностью своей.
Волною долгой пробегающий,
Скользит по ниве ветерок,
В лазури где-то возникающий,
Под жарким солнцем нежно тающий,
И навевает холодок.
И небо ширится стеклянное,
Зовет безбрежностью своей.
И робко облачко туманное
Плывет ненужное и странное
Растаять хочет поскорей.
Март 1918 г. Москва
Мухомор
В чащу леса не заглядывает день,
В чащу леса навсегда спустилась тень.
Пахнет сыростью, грибами темный бор,
Рдеет огненный, роскошный мухомор.
Необычен и красив его наряд,
В красоте его таится смертный яд.
Он бахвалится нарядом всех наглей,
Он от злобы истлевает меж ветвей.
Отравить хотел бы ядом целый бор.
Я люблю тебя разбойник-мухомор.
Март 1918 г. Москва
***
Пашни. Перелески. Речки.
Косогоры.
Тучи проползают серой полосой.
Проплывут избушки, ветлы и заборы,
И дорога снова вьется пред тобой.
Без конца, без края тянется равнина,
Изредка овраги остановят взор,
А потом возникнет старая картина -
Прежняя деревня, прежний косогор.
Те же две избушки на бок пошатнулись,
Стог уже знакомый вырос на лугу;
Белые березы скорбно изогнулись,
Каркает ворона, сидя на стогу.
Март 1918 г. Москва
Сказка
Это было, говорят,
В середине мая:
Сказка-девушка пришла
Из чужого края.
И живет себе с тех пор
В маленькой избушке,
Что стоит среди цветов
На лесной опушке.
Волк не трогает ее -
Не нужны запоры.
Любит Сказку темный лес -
Даже мухоморы.
Как увидишь невзначай
На полянке Сказку,
Ты прочтешь в ее глазах
И привет, и ласку.
Не захочешь, а пойдешь
Ты за нею следом,
Будь хоть парнем молодым,
Будь хоть старым дедом.
В лес заманит, зазовет -
И начнутся сказки!
Зазвенит певучий смех,
И заблещут глазки.
Всем понравилась она
Голосом певучим
И задором молодым,
Да и взором жгучим.
Из-за Сказки-красоты
Начались раздоры,
Так что Сказке, наконец,
Надоели ссоры.
Говорит она: "Весь мир
Я люблю сердечно,
Одного ж из вас любить
Не могу я вечно."
Мы дряхлеем и живем,
Быстро увядая,
А она себе цветет,
Вечно молодая.
февраль 1919 г. Саратов
***
Ночь. Мириады созвездий
на небе фиалковом плавают.
Льется волной беспрерывной блеск утомленной луны.
Робкие звуки доносятся скрипки, над чем-то рыдающей,
И переливы певучие странной печали полны.
Где ты, печаль, зарождаешься, сладкая, необъяснимая?
Верно, на небе фиалковом? Там - у дрожащей луны?
Вместе с лучом устремляешься к скрипке безумно-рыдающей,
Звуком печальным срываешься с тонкой, певучей струны.
Девушка шла чернокудрая. Очи горели, как звездочки.
Чем-то змеиным притягивал губ темно-красный излом.
Тени и призраки толпами крались, тянулись и падали.
Мыши летучие реяли, ночь рассекая крылом.
Призраки белыми толпами льнули, стелились, преследуя.
Тени руками огромными ей угрожали с земли.
Девушка шла чернокудрая. Губы вились позмеиному.
Ноги мелькали таинственно ... Скрипка рыдала вдали.
Скрипка кричала от ужаса ... бешено, злобно, мучительно.
Призраки белыми змеями, верно, вились на струнах.
Девушка шла чернокудрая. Губы смеялись неистово.
Что-то зеленое, злобное было в безумных глазах....
Март 1919 г.
Катились эпох вереницы.
Вертелась и пела Земля.
И в ужасе мчалась куда-то,
Как винт бесконечность сверля.
Миры бушевали и пели,
Но в даль уносилась она,
И матовым бешеным шаром
Ее догоняла луна.
Неистовым этим полетом
Уже управлял человек,
Уже изменял по желанью
Земли предначертанный бег.
Закончились эры исканий,
Сомнений, надежд вековых,
И стал человек-победитель
Властителем сил мировых.
В лавке букиниста
Мне сладок запах старых книг
В убогой лавке букиниста,
Где "Каин" Байрона приник
К заумной книжке футуриста,
Где политический трактат
Времен Дидро и Даламбера
Решил вступить в триумвират
С Дюма и томиком Бодлера,
Где многолетний книжный хлам
Таит в глубинах сокровенных
С безумным бредом пополам
Порыв утопий дерзновенных.
Как хорошо в дождливый день
Покинуть слякоть тротуаров
И улиц тягостную тень
Для пожелтевших мемуаров, -
Уйти от злобы бледных лиц,
Во мгле рождающихся хмуро,
Под сень таинственных страниц,
В Эдем офорта и гравюры...
Какие груды мертвых слов -
Обломков дерзновенных взлетов -
На этом кладбище умов
В гробах старинных переплетов!
Фиалка
Жила принцесса в плену у Змея.
Фиалкой звали принцессу ту,
И вольный ветер, повсюду вея,
Ее увидел в саду злодея,
Увидел слезы и красоту.
И вольный ветер над садом взвился,
Летит за море в далекий край,
Где принц прекрасный давно томился,
И вольный ветер к нему спустился
И молвил, вея: "Иди! Спасай!"
И принц помчался, броней сверкая,
Куда захочет могучий конь,
Фиалку ищет, ее не зная,
Он знает, верит, что есть такая,
Он весь - стремленье, он весь - огонь!
Но дайте время - придет сомненье,
Свою Фиалку забудет он.
Забудет скоро свое решенье,
Тоска нахлынет, и в утешенье
Тогда он скажет: "Фиалка-сон!"
Март 1919 г.
***
Через море в провинции
южные
Я летел на волшебном ковре.
Танцевали в беспечной игре
Облака розовато-жемчужные.
Я смотрел в бирюзовую даль:
Там сирена плыла за сиреною,
Покрывая жемчужною пеною
Темно-синюю моря эмаль.
И внизу по равнине эмалевой,
Накреняясь неслись корабли,
Острова зеленели вдали,
Окаймленные отмелью палевой.
Проплыл мимо залив голубой,
Отражая дворцы белоснежные,
И напевы печальные, нежные
Я услышал царевны морской.
Июнь 1919 г.
Это было летним утром. Тихо комнаты дремали.
На полу играло солнце. Тихо бредил сонный дом.
Вы прокрались на террасу тихо, тихо, без сандалий
И спустились на дорожку босиком.
Было тихо и прохладно в это розовое утро.
Ваши ноги обомлели от холодного песка.
А на небе бирюзовом, как осколки перламутра
Розовели вырезные облака.
Было солнечно. Дорожки под лучами розовели,
От кустов тянулись тени голубые на песке.
Пастухи, встречая утро, заиграли на свирели,
И деревня зашумела вдалеке.
Июнь 1919 г.
Паж
Залив сиреневый. Песок оранжевый.
Чертог из жемчуга. И знойный день.
У моря паж лежал, едва от ран живой,
В глазах предсмертная синела тень.
И тихо грезил он, что в башне сумрачной
Принцесса нежная заключена
И грезит сладостно, о паже раненом
Под говор вкрадчивый веретена.
И вдруг рассеялась мечта прекрасная -
В жемчужной комнате очнулся он.
Царица дивная, царица властная
Лобзаньем сладостным разбила сон.
Земли владычица, она прославилась
Своей порочностью и красотой.
Его неопытность ей так понравилась,
Его изнеженность и взгляд больной.
Но пажу нежному царица дивная
С любовью пьяного была страшна.
Принцесса грезилась ему наивная,
И песня длинная веретена.
Любил он пламенно мечту прекрасную,
Ему действительность была страшна.
"Казнить!" - промолвила царица властная, -
"Я им унижена, оскорблена!"
У моря паж лежал, едва от ран живой
И грезил сладостно, о чем-то он,
Залив сиреневый, ... Закат оранжевый ...
Чертог из жемчуга ... о дивный сон! ...
Май 1920 г.
Бессмертие
Было страшно сначала... Потом безразличие странное
Моей цепенеющей вялой душой...
С горизонтом сливалась дорога, и небо шаррамное
Накренилось угрюмо над этой зловещей страной.
И навеки над ней воцарилось молчание властное.
Желтоватые волны катила куда-то река,
Изгибаясь омегой зловещей. Предчувствуя нечто ужасное
Каменела душа и от грезы была далека.
Шли какие-то люди, безмолвные, странно-спокойные,
Будто тени скользили по странным изгибам дорог.
Будто с неба сходили вдали вереницею стройною,
Покидая навеки минувшего счастья чертог.
И теперь я за ними иду по Равнине бессмертия,
Я не знаю зачем, для меня безразлично куда.
Я теперь ни к чему не стремлюсь, не хочу даже смерти я.
Я о прошлом забыл и не вспомню уже никогда.
Май 1920 г.
***
Глаза твои смеются так
лукаво,
А любишь ли, уклончив их ответ.
Любовь твоя - пока еще забава,
Ее разбудит страстный мой сонет.
Томления любви тоскующей и нежной
Ревнивой и живой еще не знаешь ты,
Ушедшая в обман хрустально-безмятежный
Твоей наивной девичьей мечты.
Оковы сна в тебе я разобью сонетом,
В крови желанье разбужу стихом,
Смущенья трепет пробежит огнем,
Как весть о страсти в сердце отогретом -
О страсти сладостной и жуткой, чем гроза,
И тайну выдадут лукавые глаза.
Май 1931 г. Москва
***
Осеннее небо все продолжает
плакать
Хлопьями снега вперемешку с дождем,
Охрипшие паровозы сквозь дым и слякоть
Кому-то все жалуются: уйдем, уйдем!
Товарные вагоны в раздумьи катились
И вдруг остановились, сомкнув буфера.
Может быть, сегодня мы навсегда простились.
Сердце сжимается - неужели пора?
Под говор утомительный колес однозвучных
Что стану я делать с леденящей тоской,
Когда зачередуются до боли скучно
Станция за станцией, верста за верстой?
В городе далеком, в туманах затерянном,
Утро неприветливое встретит меня,
И дней караваны побредут размеренно,
Бубенчиками дел монотонно звеня.
Не плачь, дорогая, когда ночью с вокзала
В тихую комнатку вернешься одна:
Серенькое утро заставит жить сначала,
Чтобы дней твоих меру отсчитать сполна...
1931 - 1935 гг. Москва
***
На самый верх! Скорей, бегом!
Там есть квартира двадцать семь.
О, как я помню этот дом!
И старый клен, и все крутом,
Что позабыть хотел совсем!...
Тех дней всю горечь вспомнил вдруг:
Любви убитой терпкий вкус,
И тень ресниц, и сердца стук,
И нежность чьих-то белых рук,
И робость помертвевших уст...
С тех пор умчалось много дней -
Не время было тосковать,
И ветры дикие полей
Наряд предсмертный тополей
Семь раз успели оборвать.
Семь раз летали журавли
За лучезарные моря -
На знойный юг, на край земли,
Мы ж не хотели, не могли
Убрать обиды якоря.
Семь лет кружился мой челнок
В борьбе с водоворотом дней -
И как я снова одинок!
Как снова робок мой звонок
У неприветливых дверей!
---------
Прощай же! Позабудь о том,
Кто в беспредельный мир идет,
Чтобы забыть и этот дом,
И дряхлый клен, и все кругом,
И той любви ненужный взлет...
1933 г.
***
Опять весна! Опять вода
С победным ревом рвется вдаль.
Уходят дни, бегут года!
И эта новая весна
Мне так мила и так грустна!
Она несет одну печаль.
Я позову моих друзей
На буйный пир, последний пир!
А чтобы было веселей
Лихим друзьям я дам хлебнуть
Моей души хмельную муть.
Для них - души моей трактир!
Мой первый друг - тоска моя:
Везде со мной, всегда верна.
И ей, и ей готовлю я
Заздравный кубок, пьяный тост
И танец до последних звезд.
Приди! Д у ш а м о я м р а ч н а.
Среди друзей - сомнений рой,
Не отступают ни на шаг.
И днем, и позднею порой
У них картежная игра,
Вино и ссоры до утра.
Для них - души моей кабак!
И много есть еще друзей,
Небрежно льющих через край
Живой нектар души моей
И бьющих с хохотом печаль,
И бьющих вдребезги хрусталь.
Т а к г р о м ч е ж м у з ы к а и г р а й!
А на дворе гремит весна.
А на дворе - глухая ночь!
Несется бешено луна.
Кипит вода, ломая лед,
И мчится с грохотом вперед!
И с п о р и т ь с н и м и м н е н е в м о ч ь.
В пучину! В грохот! В хаос! В лед!
Как между льдин черна вода!
О луной, с весной - вперед, вперед!
Чтоб дать покой душе своей,
Чтобы сгубить лихих друзей,
Чтоб сердце - в цепи навсегда!
1932 - 1934 гг.
***
Больше я в малиннике душистом
Не увижу алый сарафан,
На ковер из лютиков росистых
Девичий не опрокину стан.
Не послышатся в лесу дремучем
Глупые весенние слова,
Не пригрезится в траве пахучей
Запрокинутая голова.
У колода вечером прохладным
Больше ты не прозвенишь ведром,
Никогда в платке своем нарядном
Не мелькнешь перед моим окном.
Каждый вечер пыльная дорога,
От дневной страдая суеты,
Обещает, что еще немного,
И придешь по василькам и ты.
Что с вечерним ветром из ложбины
Прилетишь незримая к окну,
Чтоб узнал я в шелесте рябины
Голос той, которой не верну:
"Дорогой, и я, как ты, тоскую.
От твоей тоски - моя черней.
В темной роще, где одна лежу я,
По ночам рыдает соловей.
О судьбе неведомого мира
Ворожит далекая луна.
В темной роще холодно и сыро.
Дорогой, мне страшно! Я одна!
1934 - 1936 гг.
***
То был ноябрь... Асфальт
был сер,
И небо было серо.
Когда-то многолюдный сквер
Теперь грустил без меры...
Пел репродуктор площадной
"Была весна в Париже."
А ветер гнал по мостовой
Охапки листьев рыжих.
Был ветер злее всех зверей
И не щадил береты,
Качал он стебли фонарей
И тополей скелеты...
Зачем из всех забытых тем
Вот эта вдруг пропела?
И эта девушка зачем
В своем берете белом?
Ее не встречу я потом
В потоке листьев рыжих,
Не удивлюсь на сквере том
Романсу о Париже.
30 марта 1936 г.
***
Сегодня деревья ликуют
опять,
Хоть тронуты ржавчиной листья,
А, впрочем, откуда им глупым знать,
Что повадки у осени лисьи...
Ведь, солнце, как прежде, улыбки шлет,
По-прежнему воздух сочен,
И в небе глубоком птиц полет
По-прежнему строг и точен.
И вот, отдохнув от холодных дождей
И ветров бешеной своры,
Друг друга обняв пятернями ветвей,
Деревья ведут разговоры.
Есть слухи, что солнцу отдан приказ
Светить и греть, как летом.
Кто знает, быть-может, на этот раз
Зима вообще под запретом?
И, может-быть, снова луга зацветут?...
Но сколько за две недели
Похитила осень у солнца минут
Они сосчитать не сумели б...
Деревья ликуют - ведь, им невдомек,
Что снова толпа за толпою
Свинцовые тучи бредут на восток,
Что ветры бегут ордою,
Со свистом несутся в просторе степном
И, может-быть, этой ночью,
Ломая сучья, придут напролом,
Листву растерзают в клочья...
А завтра, быть-может, пройдут на восток
И, если не будет хуже,
Оставят один-другой листок,
Остальные утопят в лужах...
1936 - 1937 гг.
***
Все утро над своим окном
Работал я упорно,
Шептались липы за углом,
И ветер беспризорный
Бредил, как нищий, по дворам
И, жадностью измучен,
Перерывал бумажный хлам
И мокрых листьев кучи.
И старый вяз, мой лучший друг,
Смотрел в окно в тревоге:
Зачем весь этот шум и стук -
Без них волнений много.
Мой друг, заделано окно!
Не поминай же лихом!..
В каморке тесно и темно
И как-то странно тихо.
Слабей воронья кутерьма -
Осенний день недолог.
И хмурый вечер на дома
Спускает черный полог.
Пугливый месяц за стеклом
Повис лимонной коркой...
Вздыхает кто-то о былом,
Грустит за переборкой.
Там - приглушенный разговор,
Невнятные признанья,
Там затуманен чей-то взор
Слезами расставанья.
И в этот час, когда темно,
И мысль о смерти ближе,
Мой старый друг стучит в окно
Своею лапой рыжей:
"Ушел, укрылся, изменил...
Других друзей завел ты.
Мой жалкий вид тебе не мил,
Страшит мой саван желтый..."
14 марта 1937 г.
Стихи стеклянные
В далях лазурно-холодных тоскуют чертоги хрустальные.
Своды. Колонны холодные. Мрамор. Хрусталь. Зеркала.
Люстры уныло качаются. Плавные люстры, печальные.
Всюду прозрачность унылая. Твердость и холод стекла.
Чьи-то шаги зазвенели певучие, звучно-чеканные.
Звонко пропели под сводами. Звоном ответил хрусталь.
И покатились мелодии - гулкие, робкие, странные...
Замерли, глухо рыдая, в чертогах оставив печаль.
Звонкие вздохи... Рыдания... Кто-то тоскует мучительно.
Двери поют музыкальные. Им отвечает чертог.
Кто это плачет под сводами так безнадежно, томительно?
Это - всесильный, всезнающий, в тоске изнывающей бог.
Март 1919 г.
|
